Да уж, получила я вчера. Сполна. За всё. Когда-то о подобном рассказывал отец, он тоже был музыкантом. Был. И перестал. По-моему, тоже из-за такого же... типа моего вчерашнего. А ведь за дело врезали. Всё верно. Так оно и должно было быть.

Нет, в самом деле. Если человек бездарен, то так рано или поздно должно происходить. А уж если человек предал, то и подавно. Что теперь? Теперь - всё. Уже точно всё. Я не сумею вернуться... да я и не хочу этого. И некуда мне возвращаться. Вообще некуда.

Жизнь какая-то глупая получилась. На то и дура. Или не так: глупая жизнь бывает только у дур. У умных и жизнь совсем другая. Умная, талантливая, богатая, красивая жизнь. Такая, как они сами.

Ладно, это всё демагогия. Как всё началось? Как в сказке - жила была дура. Как все дуры, она училась в педагогическом училище, причем, болезная, была глупее всех училищных дур, вместе взятых. Поэтому училась плохо. А ещё она любила музыку. И верила в то, что любила.

А потом... потом она познакомилась с мальчиком своего возраста, и полюбила его. Даже больше музыки. А мальчик? Что мальчик?.. у него этих девочек было полно, он был хорошенький... правда, слегка сдвинутый по фазе, но это уже частность. Если посмотреть на это дело со стороны, то можно понять, что в переходах с гитарами стоят не совсем нормальные люди. А мальчик стоял. И девочка тоже стояла. Мальчик любил стоять в переходе с гитарой. И ещё он, как это не странно звучит, любил свою родину. Он не так давно из армии пришел, этот мальчик. А ещё он был порядочная сволочь. И не любил девочку. Как-то октябрьским вечером он накричал на девочку, швырнул ей в лицо несколько злых обидных фраз и ушёл в ночь. Девочка, то есть я, поплелась на черную лестницу - сочинять песню “Я по улице ночью шла одна”. Это был октябрь девяносто третьего года. Утром ей - мне - ей позвонили друзья мальчика, которые понятия не имели о ссоре и сказали, что мальчика больше нет - он был убит возле Белого дома. Умер легко, почти сразу после того, как пуля попала ему в голову.

Вот так. Больше она - я - она в мальчиков уже не влюблялась. Тот мальчик был единственным. Второго такого просто больше нет. И не будет. Всё. Это, кстати, одни из признаков, по которому можно определить дуру. Любит только один раз.

Жить ей - мне - ей было тогда довольно трудно. Стипендия маленькая, мама зарабатывала мало. Много заработаешь, имея инвалидность? Вот именно. Мама тоже, кстати, та ещё умница... Бедность, родная ты моя, да когда же ты от меня отвяжешься? Пельмени и курево... и квартплата, которую надо платить... и сил нет совсем... Студентки училища издевались над дурой, называя её - меня - её дочерью Рокфеллера. Всё потому, что после стояния в переходе в её - моём - её кошельке скапливалась куча мятых купюр очень низкого достоинства. Но - много. Вам смешно? Я вот тоже не знаю. Так... смотря сколько выпьешь.

Наконец учёба кончилась. И дура решила, что надо бы хоть как-то заработать денег. Ну хоть сколько. Ей надоела музыка, от которой были одни лишь неприятности - то милиционер по почкам дубинкой засветит, то струна порвётся, хлестнёт по лицу, то придут сильные ребята и заберут из чехла всю выручку, то голос сядет от холода, то... да мало ли что ещё. Хотелось жить нормальной сытой жизнью. Как все. Дура засунула гитару подальше в угол, чтобы не мозолила глаза, и пошла работать на рынок. Продавать картриджи для “Денди”. На рынке тоже было тяжело, но деньги он приносил. И не маленькие. Дура обзавелась шубой, сделала какой никакой ремонт в квартире, купила маме несколько красивых костюмов, скопила денег на сильно подержанную “копейку” и была сильно всему этому рада. Жизнь налаживалась! У неё даже появился парень, который относился к ней “серьёзно”, обещал жениться. Дура ликовала. Она, наконец, поняла, что есть в мире нормальные телевизоры, а не только “Шилялисы”, что фисташки - это очень вкусные орешки, что зимой может быть тепло, если на тебе шуба. Поняла, что может хорошо водить машину. Не как все бабы, а действительно хорошо. Поняла, что она - человек. Она даже захотела завести ребенка. Девочку. Даже придумала для девочки имя - Даша. И купила специальную куртку “для Даши”, широкую кожаную куртку, чтобы во время беременности в ней ходить. Это счастье продолжалось аж целых полгода.

А потом... потом её - мою - её бабушку разбил страшнейший инсульт. Она потеряла речь, её парализовало. Мама дуры на этой почве слегка свихнулась и стала с космической скоростью отдаляться от дочери. А дуре приходилось платить. Потому что в этой стране без денег никто ничего не сделает. Даже чтобы положить человека в палату, а не в коридор, надо заплатить. Причем всем - и врачу лечащему, и врачу дежурному, и медсестрам. Больница съедала дурины деньги со страшной скоростью. А мама этого даже не замечала. Она почему-то стала считать свою дочь чуть ли не первопричиной случившегося несчастья. Что ж... Это вполне логично... для сумасшедшего человека. В конце концов мама взяла парализованную бабушку и уехала жить с ней в бабушкину квартиру - мол, ты живи своей жизнью, а мы - сами. Дуре приходилось по три раза в день приезжать на эту квартиру, причем часто - с “серьёзным” молодым человеком. Дело в том, что старушка постоянно хотела выбраться из кровати - и падала. Мама её поднять просто физически не могла. Пахло от старушки соответствующе - как от всех паралитиков. Мочой и дерьмом. Молодой человек этого терпеть не стал. Через месяц такой жизни он отчалил восвояси, тем более что к тому времени выяснилось - детей у дуры никогда не будет. Дуру в ранней молодости плохо прооперировали, да к тому же у неё была астма, которая от переживаний стала обостряться. С этими болячками думать о Даше было просто смешно. Дура осталась одна... вернее, со старым больным фокстерьером, которого она раньше считала просто пожилым. А он от тоски стал всё больше и больше болеть - ведь собаки чувствуют всё гораздо острее, чем люди. Он понял, что мама бросила их - его и дуру - но не понял, почему. А дура вдруг поняла, что она любит... фокстерьера. И только его. У неё словно открылись глаза. Господи, да ведь в этом мире никто, кроме него, её, дуру, не любит и не ждёт!.. А он стал старым, ему шел тринадцатый год. У него больное сердце, он может в любой момент... И дура впала в панику. Если ей казалось, что фоксу плохо, она среди ночи звонила ветеринару, платила бешеные деньги за то, чтобы тот приехал и сделал её Дику укол сердечного. Научилась делать уколы сама. Переехала к маме... и вспомнила про музыку.

Деньги истаяли. Машина была продана за полцены, мама и дура перебрались обратно в свою квартиру, перевезли старую больную бабушку и старого больного фокстерьера и стали портить друг другу жизнь, как умели - упреками. И только тогда дура вытащила из-за шкафа свою гитару и вспомнила, как два года она возила ансамбль классической гитары на концерты, как пела в переходе, как играла в рок группе, как это было интересно и здорово... хоть и не приносило денег. Вспомнила про музыку. И ей очень захотелось обратно. В этот маленький рай. Или в ад, как угодно. Главное - это спрятаться за что-то от себя, ведь верно? Это психология всех дур, от мала до велика. Так дура пошла в школу. Работать. Руководителем кружка классической гитары. И эстрадного вокала. Учить она - я - она умела, тут нареканий не было. Вот только платили сущие гроши, на которые не проживешь. Поэтому дура разрывалась между школой (для души) и частными уроками (для денег). У неё появилась дурная привычка - звонить домой и спрашивать “ну как дела?”. Она очень боялась услышать, что Дика больше нет. Мама это понимала по-своему, и говорила, что дуре кроме собаки ничего в мире не важно. Кстати, мама была права. Так оно и было. Постепенно дура стала забывать о чем бы то ни было, кроме музыки и полумёртвого фокса - у него был рак, он доживал последние месяцы. Выглядел он просто страшно - вместо головы шар, наполненный гноем, почти не видно глаз... гной надо было удалять, промывать свищи, постоянно делать полумёртвой собаке уколы... и дура этим жила. Она стала спать не раздеваясь и не выключая света - мало ли что?.. И тут...

Словно гром среди ясного неба - мама позволила взять другую собачку! Ещё одну собачку! Только маленькую. Дура воспряла духом - это будет прекрасно. Дура... если бы ты - я - ты знала... хоть что-то знала... А дура на радостях дала свои детям разучивать Кубинский танец - сложное красивое динамичное произведение... и приехало телевидение, и про дуру сняли целую передачу - какая она хорошая, дура, умная, дура, как она детей замечательно учит... дура. Видеокассета до сих где-то лежит у неё - меня - неё. Не помню, где.

Дура притащила домой сначала одну маленькую собачку. Девочку. С рыжими ушками и белыми лапками. Мама сказала “какая же она маленькая”. У дуры в жизни появился новый смысл - теперь она стала жить ради фокса, девочки и музыки. Потом она принесла в дом еще одну маленькую девочку - с шоколадными ушками и белыми лапками. Появился ещё один смысл. Дура даже немного ожила. Она стала сдавать квартиру своего отца, приводить в дом учеников, частников. Снова вспомнила про то, что умеет водить машину - ведь надо же было вывозить на дачу больную бабушку. Появилась и машина - прогнившие старые “Жигули” шестой модели. Дура даже не гнушалась колымить по вечерам - пассажиры тоже приносили деньги, пусть и не такие большие.

Первым умер Дик. Дура была на работе, в школе. Она позвонила маме, спросить по своему обыкновению “ну как дела?” Мама сказала “очень плохо, умер Дик”. Дура заплакала, взяла свой велосипед (в школу она с целью экономии ездила на велосипеде, вызывая зависть учеников и недоуменные улыбки коллег) и пошла домой. Дома она и её мама впервые за три года обнялись и заплакали вместе. Потом дура одела “куртку для Даши”, потому что другой чёрной куртки у неё тогда не было. Потом пришли друзья дуры, положили фокса в сумку и пошли хоронить его в Коломенское. Дура не плакала. У неё не было (как ей тогда казалось) на это сил. Выйдя из Коломенского, она и её друзья купили бутылку вина, помянули фокса и разошлись. Дура взяла девочек и поехала с ними на дачу, старую бабушкину дачу - ей хотелось поплакать одной. Дик был её юностью, а прощаться с юностью очень больно. Так ей тогда казалось. На второй день на дачу приехал брат дуриной мамы и выгнал её и девочек - он считал, что дача принадлежит ему. Дура не возражала. Она - я - она уже тогда решила построить новую дачу - для мамы, бабушки и девочек. Ведь им надо всем бывать на воздухе, правда?

Дура... Она - я - она тогда ещё умела верить. И в себя, и в музыку. Она была молодой дурой. У неё ещё были силы. Она стала бороться. За всё - за музыку, за бабушку, за машину, за девочек. Музыка помогала, она давала силы. Дура писала песни, пела их где придется, песни нравились людям... и дуре показалось, что она и в самом деле талантлива. Ей казалось - она заново учится летать. Словно она снова стала совсем молодой девчонкой из подземного перехода... которая знает путь к звёздам из этой чёрной дыры. Ночное небо, ночной туман, гитара в новом красивом чехле лежит на заднем сиденье машины, только что закончили репетировать очень красивую вещь дуриного сочинения, теперь можно и домой... А дома ждут самые любимые девочки на свете. Что ещё надо?

Только всё это было очень коротко. Как тот ночной туман над рекой, который разносит ветер раннего утра. В мае Шоколадная девочка стала заболевать, а дура не сумела отвезти её к врачу вовремя - она готовилась к конкурсу, в котором принимала участие со своими песнями. И когда дура опомнилась - было уже поздно. Девочку прооперировали. На третий день мучений после операции она умерла от разрыва сердца. Дуре снова пришлось одеваться в чёрную куртку “для Даши” и идти в Коломенское. В маленькой коричневой сумочке лежала её Шоколадная девочка, мёртвая, вытянувшаяся в последней страшной судороге. Так в Коломенском появился второй холмик, а душе дуры - ещё одна незаживающая рана.

Дура была в ужасе. Она - я - она потеряла одно из своих главных сокровищ. Без девочки дом стал пустым и мертвым. Дура начала терять друзей, они не понимали, из-за чего дура вдруг стала такой - оторопелой, отрешенной, почему она постоянно плачет. Подумаешь, собака умерла...

Дура возненавидела дом, в котором жила. Она решила, что надо переехать. Она нашла трёхкомнатную квартиру, в хорошем тёплом доме, с большим спокойным двором и решила поселиться там - ведь в этой квартире такие большие комнаты! Хватит места всем - и маме, и бабушке, и девочке, и детям умершей Шоколадной девочки Лизы - Фане и Кеше. И самой дуре, и её музыке. Там всем будет хорошо. Ей страшно хотелось убраться из дома, в котором они с мамой жили. Дура чувствовала, как этот дом убивает её... и девочку, и бабушку, и музыку...

Бабушка умерла в сентябре того же года. Дура, не успевшая толком оправиться от первой смерти, сразу же с головой погрузилась во вторую. Ей стало тошно и трудно заниматься музыкой, в школу она теперь приходила не чаще раза в неделю, дети ей опротивели. Она стремительно старела, но не замечала этого, разве что только прохожие стали чаще обращаться к ней на “вы”. Так они остались впятером - мама, две её собачки, Рыжая девочка и дура.

И всё же они переехали. И дура вдруг ощутила в себе новые силы - бороться, писать музыку, даже любить. Её - меня - её пригласили петь в литературно-музыкальный салон. Её - моя - её музыка там понравилась. Дура воспряла. Тем более, что ей предложил поработать хороший аранжировщик. Он сказал, что из песен дуры выйдет замечательный альбом. И дура, которая после смерти Шоколадной девочки поклялась никому не верить, ему поверила. Над альбомом они честно проработали два месяца. Потом перестали. Однако дура всё ещё верила ему. Даже когда он почти полностью свернул работу над альбомом, она продолжала ему верить - сейчас, трудный период закончится - и продолжим. Дура уже поняла, что это неправда, но всё ещё продолжал верить ему, как и всем до него. Как тем обманщикам-врачам, которые убили Шоколадную девочку, и тем обманщикам-врачам, которые пропустили у бабушки второй лёгкий инсульт и начало пневмонии, и тем, что прооперировали саму дуру, сделав её бесплодной, и тем, что обкрадывали её бессчётное количество раз, пока она работала в школе, и тем, кто построил ей дачный домик на плохих столбиках - они разъезжались, домик начал падать, и тем, кто испоганил её машину, и тем.... О, чёрт... всего и не вспомнишь. Она продолжала верить в свою музыку, как в панацею от всего - от смерти, от любви, от боли.

Дура стала жить этой верой. Верой в то, что она кому-то нужна. Нужна Рыжей девочке и музыке. Из дома она убегала, как на первое свидание - с радостью ожидания музыки. Домой бежала так же - ведь дома её ждала Девочка, а это было так прекрасно... когда тебя любят и ты тоже любишь. Только, запомните это, никогда нельзя нарушать равновесие. Иначе...

Словом, на один день музыка взяла над Девочкой верх, и это было началом конца. Когда дура среди ночи вернулась домой, она увидела, что мама уже успела отравить Девочку. По её словам не нарочно, но... через неделю девочки не стало. Всю эту неделю, пока девочка умирала, дура верила в то, что, может быть, всё ещё обойдётся, что если она, дура, не будет есть - то девочке станет лучше, что она поправится... безумие, но дура всю неделю только курила и пила кофе, чтобы не спать. Она продала гараж и потратила все свои деньги на врачей для Девочки, она постоянно плакала, всё время держала свою девочку на руках, чувствуя, как из крошечной Рыжей девочки капля за каплей вытекает жизнь... и до самого конца не верила в то, что происходило на её глазах.

Но всё закончилось... сентябрьским утром, часов в девять, всё в том же Коломенском... закончилось маленьким холмиком земли на могиле Рыжей девочки. Вот так.

А потом... дура по наивности своей решила, что музыка хоть как-то поможет суметь спастись... от всего. От смерти Девочек, от постоянной боли, от отчаяния, от холода, от звука лопаты, которую втыкают в землю... ну почему она, дура, должна постоянно слышать этот звук?.. Дайте спеть, я хочу петь, чтобы не слышать, каждую секунду, каждый миг, каждый удар сердца...

Но... вот тут и начинается то, что поняла Я. Но ещё не поняла Она. То главное противоречие, ради которого всё это, в общем, и было написано.

В литературно-музыкальном салоне появилась девушка. Высокая, красивая, с ослепительной чарующей улыбкой, с дивной фигурой. С великолепным голосом, данным самой природой. С превосходными песнями, гораздо более сильными, чем у дуры. С превосходной подачей. Сильная, здоровая... молодая. Окружающие за несколько вечеров влюбились в её песни, что было закономерно. И (что тоже вполне закономерно) стали потихонечку забывать и про дуру, и про её песни. На безрыбье-то и рак - рыба, но коли уж появилась тут такая птица - прости, родная, так получилось.

А дура к тому времени была уже старая - чуть не на десять лет старше девушки. Некрасивая. Маленького росточка, с кривой улыбкой... да и улыбаться она стеснялась. Она, конечно, имела гораздо больше опыта, чем девушка, но опыт на хлеб не положишь, да и кому он нужен, опыт, когда тут - такое!.. Да и руководство салона придумало рейтинги - чтобы было понятно, кто есть кто. И дура после этих рейтингов поняла, что она - в сущности никто. Почти на всех бумажках стояло имя девушки.

Дура растерялась. Как же так?.. Дома никто теперь не ждёт, она-то думала, что ей есть чем спасаться, а тут... Даже случайно забредшие на салон посетители в один голос расхваливали девушку. А как же она, дура?.. ведь она на это салоне с самого начала, она пытается всем чем-то помочь...

Аранжировщик уже не говорил с дурой про альбом. Напротив, ему все говорили - делай альбом. Девушке. И поскорее. Он пока думал. У него в жизни тоже произошли очень и очень печальные события, поэтому ему сейчас было несколько не до них - девушек, дур, и прочих... Но все понимали - надумает. Тем более, что он говорил с девушкой в ободряющем тоне - дескать, давай, работай, не психуй... впрочем, он это и дуре говорил... но дура - она на то и дура. Что ей не скажешь - она во всё поверит. И дура всё ещё верила. Хотя верить было уже нечему.

Финал, ребята. Кода. Почти приехали, потерпите ещё минутку. Это уже почти всё - больше и говорить не о чем. Разве что... разве что о том, что послужило для того, чтобы дура, наконец, ушла. Это просто. Правильно папа говорил - музыканта убить проще, чем любого другого смертного. Достаточно чуть-чуть изменить звук на сцене - и он сам умрёт. От стыда. От боли. От позора.

В этот вечер трое из салона ездили петь для детей. Девушка, один славный мужик, дура. Ездили далеко. Дура поехала больная, с бронхитом - раз попросили, значит надо, пусть и температура, пусть кашель... Отработали честно, не филонили. И решили после концерта ехать обратно в салон - там тоже нужно было выступить. Пока суд да дело - у талантливой девушки успело взять интервью местное телевидение, а славный мужик и дура успели выпить по бутылке пива. И поехали обратно - каждый по-своему. Девушка - на метро, славный мужик - тоже, но не вместе с девушкой, а как-то своим маршрутом. Дура - на автобусе. Побоялась спускаться вниз - давление и так падало... Пока ехала - замёрзла, устала, но... дело в том, что не поехать она не могла - целую неделю делала дура минуса для своего мюзикла. И очень хотелось ей спеть. Показать всем - да, я не такая хорошая, как девушка, но и я тоже чего-то стою. Целую неделю репетировала, дура... Думала, это как-то поможет... идиотка...

Плеер был совсем плохой, но батарейки ещё как-то тянули. Дура боялась дышать на этот плеер. Она заранее вставила кассету с нужного места, всё проверила. Если плеер не трогать во время игры - всё будет в порядке. Прорвёмся.

Падение в никуда ...и вдруг - взлёт, удар... баланс гитары и голоса близок идеальному. Сильно. Зал замер, слушает. Иногда резанёт по глазам вспышка - фотографируют... будущую звезду для истории... “А я её слушал ещё в самом начале, у меня даже фотка есть... классно, да?” Дура тоже замерла, вместе со всеми. Тут она стала понимать, что же с ней происходит. Она ясно увидела себя, беспомощно барахтавшуюся в ледяной воде, в отчаянии хватающуюся за тоненькую соломинку. И тут же рядом возникла... девушка. Она улыбнулась, взяла из рук дуры соломинку, изящно воткнула её в высокий бокал с коктейлем и стала пить, неспешно, неторопливо... и вот уже сама дура плавает в этом бокале... видя сквозь его хрустальные стенки белоснежную неземную улыбку...

Льдинка звякнула о стенку бокала, музыка кончилась. Зал аплодировал, кричал “ещё, ещё!”, девушка уже сходила со сцены... к дуре подошла руководительница салона, сказала “ты пойдёшь во втором отделении, сейчас нельзя”, потом аранжировщик повернулся к ней, сказал “надо посмотреть твои минуса”... и она замерла в ожидании... внутренне зная, что будет дальше, но всё ещё не веря... как всегда...

...Она - я - она стояла на сцене, говоря ничего не значащие слова, веселила полупустой зал - второе отделение для тех, кто не особенно нужен, это она тоже знала, но продолжала работать - по многолетней привычке... чувствуя, что конец близок...

Пошёл минус. Дура запела - как миллион дур до неё. Но что это?.. Зачем брать плеер в руки, он же потянет! Он уже тянул, звук поплыл, поплыл сильно... это заметили в зале, раздались смешки... или это только показалось... Что это?.. Что происходит? Почему пропал ревер, почему минус стал тише, а голос - таким громким и сухим?! Всё не так, это... это нечестно... Зачем?! За что?!.

- Останови!.. - она - я - она почти выкрикнула это в микрофон. - Так нельзя... Всё, ребят, кина не будет, кинщик спился...

Непослушными руками - микрофон на стойку... Слёзы застили глаза, она - я - она едва нашла дорогу к своему стулу... Чёртов плеер!.. Это он, он виноват... Не люди, а плеер!.. Об пол его... нет, ничего не получается, подошва у старых ботинок слишком мягкая... тогда - кассету!.. Зачем им ковёр на полу?!. Не разбивается кассета... чёрт...

- Прекрати!.. Ты непрофессионально себя ведёшь!..

Какая разница... кто-то что-то говорит... отдай песню, подари... да бери, хоть все бери, мне не жалко... Мне не нужны эти песни... никому они не нужны... Я - предательница... Где моя Девочка?.. Что же я наделала!.. Я своей никчёмной музыкой убила мою Девочку... Она - я - она сидит на стуле в углу и плачет, повторяя одно и то же:

- Девочка моя... прости меня, девочка моя... Сети моя... мне никто не нужен, кроме моей девочки...

- Ну тогда пойди и выкопай её из могилы, - предлагает руководительница салона.

Знаешь, я думаю....
Что если
сильно-сильно зажмуриться
я смогу увидеть тебя
на сверкающей летней тропинке.
Солнце, деревья,
две рельсы, осинки,
поезд, усталость,
вода из бутылки,
мокрые спички,
две электрички,
скачут по веткам
птички-синички....
Нет, не сумею.
Слишком устала.
Всё упустила.
Везде опоздала.